Интервью: Андреев Александр Фёдорович о теоретической физике и Физтехе

«Наука — это содержательная вещь. Она абсолютно объективна»

Интервью с Александром Андреевым 

«Поток»: корреспондент Мария Гефен 

Профессор Физтеха, директор Института физических проблем им. П.Л. Капицы в период с 1990 по 2017 год Андреев Александр Федорович: о Ландау, Капице и Физтехе  

В начале октября корреспондент «Потока» несколько дней провела, посещая Институт физических проблем им. П.Л. Капицы, изучая историю Института и общаясь с его сотрудниками, в частности, с нынешним директором института, выпускником Физтеха Дмитриевым Владимиром Владимировичем и с Андреевым Александром Федоровичем, профессором МФТИ, предшественником Владимира Дмитриева на посту директора Института физпроблем.

Парадный вход в Институт физпроблем

В результате «Поток» собрал несколько рассказов, один из которых, получившийся из беседы с Александром Фёдоровичем, который до 2017 года был директором Института, вы можете прочесть ниже.

Андреев Александр Федорович. Источник: ruspekh.ru

Александр Фёдорович Андреев — физик-теоретик, академик РАН, доктор физико-математических наук, профессор МФТИ.

Научные интересы 

Автор 120 научных работ, в том числе 2 зарегистрированных открытий. Основные научные труды ученого посвящены физике низких температур и физике твердого тела, сверхпроводимости, статистической физике. Андреев построил теорию промежуточного состояния сверхпроводников. Теоретически предсказал андреевское отражение – эффект отражения переносящей заряд в нормальном металле квазичастицы от границы со сверхпроводником.

Построил теорию квантовых кристаллов совместно с И.М. Лифшицем, предсказал явление квантовой диффузии, а также квантовую адсорбцию примесей на поверхности жидкого гелия и поверхностный второй звук. Решил общую задачу об особенностях термодинамических величин в точке фазового перехода I рода. Предсказал явление сверхкристаллизации квантовых кристаллов и существование волн плавления и кристаллизации, открытых экспериментально в твердом гелии.

Заслуги и награды

— член-корреспондент Академии наук СССР (1981)

— Ленинская премия (1986)

— действительный член Академии наук СССР (1987)

— Carus-Medaille Леопольдины (1987)

— Мемориальная премия Саймона (1995)

— Орден «За заслуги перед Отечеством» III степени (1999) — за большой вклад в развитие отечественной науки, подготовку высококвалифицированных кадров и в связи с 275-летием Российской академии наук

— Золотая медаль имени П. Л. Капицы (РАН) (1999)

— иностранный член Академии наук Грузии (2002)

— Международная премия ИТЭФ им. И. Я. Померанчука (2004)

— Премия Джона Бардина (2006)

— Орден «За заслуги перед Отечеством» IV степени (2010)

— Командор Ордена Заслуг перед Республикой Польша (2010)

— Демидовская премия (2011)

— Звезда Физтеха (2017)

Разговор проходил в кабинете директора Института. Сначала была беседа по подготовленным вопросам, а после Александр Фёдорович рассказал историю некоторых экспонатов в комнате. 

Научная деятельность и популяризация науки

— Чем вы занимаетесь сейчас?

— Я занимаюсь всем тем, чем я раньше занимался. Я физик-теоретик вообще.

— То есть у вас здесь лаборатория?

— Формально я сейчас состою как сотрудник президиума, советник. Есть такая возможность, начиная с некоторых пор, становиться советником. Формально никаких обязанностей нет, а права кое-какие есть. А в институте я просто по совместительству как главный научный сотрудник. 

— И также вы являетесь главным редактором двух журналов и по сей день. 

— Да, главный редактор ЖЭТФ (Журнал экспериментальной и теоретической физики) и журнала «Природа». 

— Как вы думаете, почему журналу «Природа» не удалось стать таким же сильным, каким стал западный журнал с аналогичным названием:«Nature»?

— Когда еще был жив Петр Леонидович Капица, к нему приезжал главный редактор Scientific American. И как раз зашел разговор о том, как бы сотрудничать. Потом Сергей Петрович стал переводить из Scientific American на русский кое-что. Но когда мы внимательно стали смотреть, выяснилось, что научно-популярная литература у нас и в Америке — это небо и земля. У нас люди романтические, им бы что-то такое, чтобы было «ах как интересно», — такое вот познание ради познания и получения при этом удовольствия. У них этого ничего нет, они люди практические. Они хотят знать для того, чтобы где-то использовать, и чтобы показать свою образованность. У них абсолютно практический подход к научно-популярной литературе. И это разные совершенно вещи. Лучше здесь создавать свои журналы, потому что статьи из Scientific American здесь плохо воспринимаются. А это довольно трудно: квалифицированным людям сейчас не до этого, в основной своей деятельности выжить бы. Платят за это — ничего. А это тяжелый труд. 

— В журнале «Природа», если почитать его историю, очень часто единолично главный редактор все делал абсолютно. 

— Ну, я сейчас практически ничего не делаю, только стратегически направляю. У меня там есть заместитель, Алексей Владимирович Бялко, он любитель всего этого дела. Время от времени он ко мне приходит, мы с ним беседуем, а фактически все он делает. Недавно было столетие и возник вопрос: что делать с «Природой»? Научный журнал кое-как пристраивают, а этот не знаю: выживет, не выживет. Очень тяжело.

— А как вы думаете, тут та же самая ситуация, что с передачей «Очевидное — невероятное» С.П. Капицы? 

— Понимаете, здесь все зависит от личности. Вот Сергей Петрович был подходящий человек. Его смотрели разинув рты. Он делал умную физиономию, глубокомыслие такое, и приглашал людей интересных. И это действовало на публику. Сказать, что давайте возвратим [программу] — это все равно, что ничего не сказать. На это я ответил бы:«Вы мне покажите личность, которая будет это делать, прежде чем говорить». Без этого бессмысленно. Масса людей пытались это дело возродить. Но это не то, что у Сергея Петровича, он был такой загадочный. 

С.П. Капица на съемках передачии «Очевидное — невероятное». Источник: ria.ru

— Вы сказали «делал умное лицо»…

— Да, умное лицо: и всем было ясно, что он знает значительно больше, чем кажется. Это очень важно. 

— А как вы думаете, это действительно было так или это был образ?

— Он человек абсолютно незаурядный. Я кое-что вспоминаю, на меня это произвело потрясающее впечатление. В 94-м году исполнялось 100 лет его отцу. И в Кембридже, где он долго работал, — праздненство по этому поводу. Сергей Петрович там делал основной доклад, конечно. После этого ко мне подходит довольно близкий мне англичанин Джордж Пикетт. И спрашивает меня:«Саша, скажи мне, пожалуйста, откуда у Сергея такой потрясающий английский?», — «Ну, голова, он же родился в Англии». Он родился, действительно, в Англии в 1928 году, в 35-м уехал. На что Пикетт мне сказал:«Этот детский английский не имеет отношения к его английскому. У него английский потрясающего английского интеллектуала». И почему это: я не знаю, и Пикетт не знает. И так это осталось загадкой. Есть в нем такое, даже когда по английски говорит, это чувствуется.

Чаепитие с Резерфордом. Источник: kapitza.ras.ru/museum

— А каким вы запомнили Петра Леонидовича?

Иоффе, Капица и Крылов. Париж. Источник: kapitza.ras.ru/museum

— Отца? Вы представьте себе, 1921-й год. Капица 1894-го, значит, ему 25 лет, совсем молодой человек. Приезжает с А.Н. Крыловым и с А.Ф. Иоффе в Англию после революции налаживать контакты. У него вся семья умерла от испанки, и чтоб его как-то проветрить, они его с собой взяли, Петра Леонидовича. Вот он приехал и сумел уговорить Э. Резерфорда оставить его в своей лаборатории. Через несколько лет все эти английские интеллектуалы в очередь вставали, чтобы записаться в клуб Капицы, который он устраивал регулярно. Как он это сделал? На одном визите Резерфорда, а Резерфорд там был абсолютный царь и бог, надо убедить Резерфорда, что это хорошая идея. И первым в списке был Резерфорд, а после этого все захотели. Он это делал интуитивно, не то что он специально думал, но интуитивно у него это всегда получалось. Это что-то в них есть такое. И это по наследству передалось Сергею Петровичу. Хотя Андрей Петрович, его брат, совсем был другой.

Капица с сыновьями Андреем и Сергеем. Источник: kapitza.ras.ru/museum

Поступление, учеба на Физтехе и теорминимум 

— Почему вы решили поступать на Физтех?

— Не знаю. Просто мне отец сообщил. Он работал в неком институте, и говорит:«У нас появились какие-то супер-студенты». И узнал, что за институт, и я решил попробовать. А они специально вступительные экзамены делали раньше, чтоб человек, если не сдал, то в обычный ВУЗ мог идти. Но я такой был темный: и Ландау я не слыхал, Капицу тоже, будучи в школе. Так что это в каком-то смысле случайно. Но тогда физика была самой популярной наукой, все хотели быть физиками. За исключением, конечно, настоящих гуманитариев.

— Я читала, что вы закончили МФТИ раньше срока и попали сразу к Л.Д Ландау. Как это произошло?

— Я сдавал последний экзамен Ландау. Я его как бы сдал, а мы с ним еще сидим: у него вот тут дом был, я там сейчас живу. Он там жил, и к себе приглашал студентов сдавать теорминимум. Он меня спрашивает:«Сколько еще лет вам на Физтехе учиться?» Я сказал:«Два с половиной года». Он мне:«Нет, это слишком много, надо раньше кончать». И он сказал это И.М. Халатникову, который в институте студентами занимался, и я кончил на полтора года раньше.

— И после этого Л.Д. Ландау взял вас к себе в ученики?

— Да, в аспирантуру, здесь в Институте. Я первый раз здесь появился в мае 1957 года. Шестьдесят один год назад. Мало что изменилось вокруг, что удивительно. Тот дом, который через улицу Косыгина, на противоположной стороне, еще не был построен, правда, но уже для него был котлован.

— Сложно было сдавать экзамен Ландау?

— Как сказать. Готовился я, конечно, специально. Тут нужно терпение. Одиннадцать экзаменов, это же в дополнение ко всему тому, что там на Физтехе было, много надо было готовиться. Но проверка происходила потом. Вот человек сдал теорминимум, а потом вдруг выяснилось, что проку никакого нет, ничего с ним не выйдет. И это для человека трагедия, а не для них. Поэтому тут все продумано было Ландау совершенно четко. 

Ландау относился к теорминимуму довольно странно. Он очень серьезно относился к нему, но когда ему говорили:«Слушай», — а он давал одни и те же задачи все эти годы:«Эти ж твои задачи все знают». Он отвечал: «Ерунда, пусть. Ничего плохого нет». Почему он так считал? Не знаю.

Теоретики и экспериментаторы

— Как вы думаете, что отличает теоретиков от экспериментаторов?

— Вы понимаете, грань провести нельзя вот так: здесь теоретики, там экспериментаторы. Это непрерывный переход. Есть разные экспериментаторы. Есть те, которые придумывают, как бы осуществить что-нибудь такое, чего еще никто не делал, измерить такое, чего ни разу никто еще не измерял, — это чисто эмпирический подход. А есть экспериментаторы, которые почти теоретики: они сначала придумывают, что должно быть, а потом осуществляют экспериментально. Есть и теоретики, которые близки к эксперименту, а есть, по существу, чистые математики, которые физики не знают. И это такой непрерывный переход. Так что если взять шкалу физиков, то на одном конце — чистая математики, а на другом — эмпирики, вроде алхимиков, которые варили там чего-то, надеясь золото получить. Тем не менее, разница есть. Если взять среднего теоретика и среднего экспериментатора, конечно, разница есть в восприятии физики и в восприятии даже внешнего мира и всех общественных явлений. Теоретик он, так сказать, мыслит, а этот практически оценивает.

— Вы можете привести пример, как соотносятся деятельность и восприятие мира?

— Это все связано с тем, насколько вы серьезно относитесь к эмоциям: к своим, к чужим. Ежели эмоциональная часть влияет на вас сильно, то вы скорее экспериментатор. А если вы эмоциональные вещи воспринимаете как чистые эмоции, которые ничего материального не содержат, то вы скорее всего теоретик. Теоретик, конечно, эмоционально тоже может быть вполне нормальный человек, но, тем не менее, отношение к эмоциям у него другое. 

— А как, вам кажется, это было с Ландау? Какое у него было отношение к эмоциям?

— Ландау все классифицировал. Он классифицировал эмоции, классифицировал мужчин в смысле их отношения к женщинам. Например, «красивисты» и «душисты». И это у него все серьезно было, он серьезно об этом говорил, что:«Этот «красивист», а этот «душист» ». И все эмоции у него были классифицированы. Причем он даже настолько серьезно к этому относился, что иногда учеников учил, когда у них семейные неурядицы, он им говорил: «Да что ты, неправильно ты!..»

Капица с Ландау. Николина гора. Источник: kapitza.ras.ru/museum

— Как вам кажется, в какой момент люди способны сделать открытие в фундаментальной науке, как у вас это, например, получилось?

— Это может быть самые разнообразные [обстоятельства]. И с течением времени это растет. Хотя, например, мою самую знаменитую работу я сделал, кода мне было 23 года. Но я не считаю, что она лучше. Ей просто повезло, и из нее много чего получилось, во многом даже я тут ни при чем, просто это оказалось более существенным, чем мне это казалось. Но прошло много лет, и есть работы, которые я считаю значительно более мудрыми. Но как правило самые знаменитые вещи в молодом возрасте делаются. 

На меня потрясающее впечатление производят архитекторы. Я не так давно узнал, что если архитектор создал гениальное произведение, но оно не реализовано, дом не построен, то это не считается. Это совершенно меня удивило. Как несправедливо, человек создал потрясающую вещь, а у них это абсолютно не считается: если не построил, значит, нет.

— Часто говорят, что в искусстве очень важно прийти и сделать что-то яркое, при этом не важно, что делали до тебя. В науке, кажется, такое вряд ли осуществимо, потому что, не зная всей предшествующей физики, ничего содержательного не сделаешь. И все равно самые яркие открытия делаеются также в молодом возрасте?

— Сейчас наука такова, что ни один физик всей физики не знает как следует. Сейчас все разбивается на малые [части]. Поэтому, чтобы стать полноценным профессионалом, обычно человек начинает с того, что он небольшую область, ту, в которую он попал, изучает. И довольно быстро он становится профессионалом. И потом, с течением времени, у него расширяется поле деятельности, и он становится более универсальным физиком. А бывают вещи, которые можно сделать только здесь [показывает на один угол стола], зная, что находится там [показывает на другой угол стола по диагонали], а локально не получится. Поэтому надо все знать. Тогда если здесь возник вопрос, а я на него могу дать ответ, зная, что творится там, то я это применяю. 

О новом Физтехе

— Как вы относитесь к реформам Физтеха последних лет?

— Сейчас базовые кафедры, насколько я понимаю, хотят вообще ликвидировать, и сделать обычный вуз, чтобы вся научная работа происходила на Физтехе. Я не вижу в этом ничего плохого, но делается это во вред Академии. А это зря, потому что все-таки ни с чем не сравнимая научная школа сосредоточена в Академии. И от неё отказываться глупо просто.

— А что можно было бы сделать, с вашей точки зрения?

— Понимаете, это дело даже не с Физтехом и с ВУЗами связано. Это связано с отношением к науке. Вот Капица приехал в 1934-м году, и правительство купило ту лабораторию, которую он имел в Англии. Привезла сюда. У него было 10-15 сотрудников, он занимался низкими температурами. Что это такое — никто не знал, но все знали, что он из Англии, из очень знаменитой научной школы, и там его ценили, он там преуспевал. Ему доверяли. Ему давали деньги и не проверяли. У него был один бухгалтер, и сколько он кому платит никто не интересовался. А сейчас у нас пять бухгалтеров, и каждую копейку проверяют: а куда ты её потратил, ты не имел право покупать это, а должен был то, — полное недоврие. Чем мы занимаемся, какие у нас результаты, —  никто ничего понять, конечно, не может, но им нужен какой-то критерий, хорошо человек работает или плохо. самый понятный — это число публикаций. И всё стали измерять числом публикаций. Наш институт всегда отличался тем, что у него мало публикаций. У Ландау за всю жизнь было слегка больше ста публикаций. А сейчас некоторые академики имеют по 500 – 1000 публикаций.  Cовсем другое отношение к научным людям. Начинается этот идиотизм с публикациями, индексом Хирша. И это не только у нас, это везде так. И ничего нельзя сделать, к сожалению, потому что наука стала слишком большой, на неё уходит много денег.

— В каком смысле наука стала очень большой?

— Человек так устроен, и Капица это понимал. Я был директором 27 лет, и я тоже следовал тому принципу, что и Капица: институт не должен расти. И брать надо в институт только людей, которые уж очень нравятся. Институт практически не вырос. 

Если же взять все другие институты, то почему-то каждый директор считает, что это его задача — это как можно больше расшириться, сделать филиалы по всем городам, заниматься массой прикладных вещей. Из-за этого все раздувается, и отделить фундаментальную науку от нефундаментальной невозможно. Фундаментальную науку можно сейчас сделать небольшой и относиться к ней по-старому. Математики в хорошем положении, и они сейчас преуспевают. По крайней мере, кажется, что они смогут создать маленькую отдельную математическую науку. А физикам уже нельзя.

— За последние 20 лет академическая среда в России очень поредела. То есть сфера расширилась, но ослабела?

— Это же понятно. Если институту сказано, что у вас количество денег зависит от количества публикаций, чем начнет институт заниматься? Не наукой, чтоб найти что-нибудь интересненькое, необычное такое, а печатать как можно больше статей. В результате никто больше ничем не занимается, только писанием статей, и так постепенно все деградирует. занимаются. 

Но есть отдельные личности, которые с этим несогласны. Они продолжают работать. Наш институт выживет во всей этой передряге, потому что здесь за много лет сложилась школа людей, которых не переубедить и они будут работать при любых обстоятельствах. Таких мало, но они останутся. 

Мы по-существу работаем на заграницу. Наших выпускников мы в Москве не можем устроить, в институт взять. Мы им должны квартиру дать, но мы этого не можем. Поэтому мы пристраиваем куда-нибудь заграницу. В результате сейчас уже очень много лет работаем, поставляем качественные научные кадры на Запад. Дело не такое плохое, все-таки они научные люди, наука-то у нас общая. Но в общем это непорядок, конечно.

— Есть мнение, что отказ от базовых кафедр связан с тем, что МФТИ участвует в программе 5топ100.

 — Это дело благородное, сделать из физтеха Гарвард, ничего плохого я в этом не вижу. Недавно я участвовал в международном совете Физтеха. Последнее замечание существенное сделали, что «у вас мало женщин на Физтехе по сравнению с тем, что в топовых университетах».

Сидели приехавшие ректоры разных университетов, а напротив сидели директоры Школ физтеховских, и среди них ни оной женщины. Иностранцы говорят:«У вас одни мужчины», —  и это правда. Мало женщин, на Физтехе всегда было мало женщин. Как объяснить западному человеку, почему? Что, на это специально обращают внимание, чтобы женщин не брать? Я так не считаю, это само получается так. (Имеется ввиду последняя встреча Международного совета МФТИ, которая проходила в Москве в середине апреля 2018 года. О таком комментарии от иностранных коллег ректор упоминал на апрельском Дне открытых дверей: действительно, среди руководства Физтеха сейчас только одна женщина — проректор по экономике и финансам Елена Анохова, прим.ред.)

Что можно предложить изменить в МФТИ? 

— Как вы думаете, если бы Ландау оказался на Физтехе сейчас, что бы он поменял?

— Я уверен, что он бы попросил создать такой сугубо теоретический даже не факультет, а специальность отдельную. Придумал бы программу, и очень бы настаивал на том, чтобы это сделали. Взял бы туда людей, которым он доверяет. В общем, я думаю, что он попросил бы на Физтехе сделать такой новый мини-Физтех в старом смысле этого слова, чтобы отделить теоретическую Физику от всего остального. И чтобы брать, надо устраивать что-то вроде теорминимума.

Ведь что сейчас получается: базовые кафедры должны устраивать некие представления перед студентами, чтобы заманивать их на свою кафедру. Это вообще цирк какой-то, каждая кафедра готовит целое представление. И это какая-то нечестная конкуренция, мне очень это не нравится.

Возможность студентов переходить с одной кафедры на другую всегда была. Но не было такого, что это уже некая безудержность. Какое-то такое чувство толпы возникает.  И это очень плохо сказывается на кафедрах типа нашей. У нас как раз основной принцип, что мы растим студентов поштучно, а не группами. Вот он в лаборатории появился один — и хорошо. А когда говорят, давай чем больше тем лучше, на каждом курсе по семь человек: у нас в Институт просто не влезет столько. (Примечание: по информации редакции, ректорат МФТИ планирует реформы базовых кафедр и собирается установить им требование: на каждой базе не менее 7 (и не менее 10 для образовательных программ) обучающихся на каждом курсе. При невыполнении этого критерия набор на базовую кафедру будет прекращен. Эта реформа сейчас активно обсуждается Физтех-школами и Ученым советом МФТИ.)

— И откуда же вам теперь брать студентов?

— Нам не так много надо. Мы выживем. Из-за того, что у нас принцип «поштучно», мы уже научились. Там одного найдем, тут одного найдем.

— И при этом не важно, с Физтеха они или нет?

— Мы же сейчас сделали кафедру в Высшей школе экономики (базовая кафедра физики низких температур факультета физики ВШЭ. “Поток” делал отдельную публикацию о его открытии 2 года назад, прим.ред.). Но там студенты пока еще плохие. Они не годятся. Поэтому нам нужны физтехи. Но мы набираем так потихоньку, из разных мест.

О поисках себя

— Вы можете что-то посоветовать студентам Физтеха: как понять, чем заниматься?

— Универсального ответа нет. Вот мой личный опыт. у меня есть внук (внук Александра Федоровича: Александр Грищук, российский шахматист, прим.ред.) Он довольно известный шахматист. Когда он кончал школу, пришли к нам тренеры (у него два было тренера), он, родители обсудить вопрос: что делать с ним дальше. Эти тренеры говорят:«Гроссмейстером он, конечно, станет. А если он пойдет в вашу область, то с вашими связями из него может такое получиться». Я им казал:«Слушайте, шахматист из него уже получается. Вот я и считаю, что если у человека что-то получается, то нечего искать еще». Сейчас никто из родственников и сам внук представить себе не может, что он был бы не шахматистом. И он очень успешно этим занимается. 

— Но не у всех же самоопределение происходит в таком юном возрасте.

— Сейчас как-то все очень рано… Я не знаю. Когда я кончил школу, я был совершенно темный. Я первый раз услышал, что такое производная, на первом курсе. Но зато мне это очень понравилось. 

— И еще один вопрос; может быть он покажется вам слишком клишированным, но прозвучит он так: в чем смысл жизни?

— Я не знаю… Я сейчас думаю, что вам ответить. Я перед собой этот вопрос не ставил. Но первое, что мне пришло в голову: это получать от жизни удовольствие и давать удовольствие другим.

____________________________________________________________

Во второй половине встречи, как мы уже писали, Александр Фёдорович провел небольшую экскурсию по кабинету. Рассказ начался с экспонатов, расположенных на стене за рабочим столом директора. 

— Вы можете рассказать про эти фотографии?

— Вот эти вот два набора фотографий — это 57-й год. Я пришел в институт в 57 году в первый раз. В рамке справа — сотрудники. А слева — технический персонал. Это 1957 год, 60 лет назад.

— А это панно посередине с надписью «андреевское отражение» откуда?

— Это мне подарили. Есть такой Институт физики металлов в Екатеринбурге. Они мне подарили вот эту штуку и сказали, что тут изображено андреевское отражение. Я, честно говоря, не понимаю, не вижу тут никакого андреевского отражения. Но потом я повстречал директора этого института. Он меня спрашивает:«Как вам понравился наш подарок?», — «Это что, такая круглая штука?» Он обиделся, и я решил, что надо как-то повнимательнее к этому отнестись, и я её сюда поставил, она теперь тут стоит. Но почему на ней изображено андреевское отражение, я не понимаю. 

Подарок из Екатеринбурга

Далее мы прошли к стеллажу с книгами и фотографиями. 

— Тут много интересного. Вот эта мне очень фотография нравится. Мне здесь 33 года. Это Дирак, великий физик, здесь Петр Леонидович, Сергей Петрович, это Анна Алексеевна, жена Петра Леонидовича. А это я. Это на даче у Капицы.

Справа-налево: Сергей Петрович Капица, Поль Дирак, Александр Федорович Андреев, Анна Алексеевна Капица, Петр Леонидович Капица

И в этот же день другая фотография: мы купаемся с Дираком на даче. Дирак сказал:«Я хочу искупаться». Это Москва река, а это Николина Гора. Анна Алексеевна мне говорит:«Саша, нехорошо его одного отпускать, идите с ним купаться».

А.Ф. Андреев и П. Дирак

А когда мы искупались, тут бежит Петр Леонидович. Ему подарили новую камеру, и он с криком:«О, стойте! Два теоретика!», — снял нас на эту камеру. А потом на эту же камеру сняли и первую фотографию. Это пленка была обратимая, то есть она дает в одном экземпляре такие слайды, но цветные зато. И вот с тех пор, это 73-й год, до, примерно, 90-го года, у меня в голове было, что есть такая шикарная фотография с Дираком, а у меня её нет. А когда меня сделали директором, Анна Алексеевна еще была жива, она мне прислала два этих слайда. Я их увеличил, и очень мне нравится.

Фотография из Аргонской национальной лаборатории

А это Аргонская национальная лаборатория. Тут, действительно, андреевское отражение. Оно нарисовано на картинке, а если посмотреть, то в темной части отражение мое есть. Вот часа два меня мучили, чтобы сделать эту фотографию. Это, действительно, андреевское отражение: и нарисованное, и в буквальном смысле.

А.Ф. Андреев и А.С. Боровик-Романов

А вот здесь: это я и А.С. Боровик-Романов, предыдущий директор. Это происходит на общем собрании академии наук. Перед нами тут сидит грузинский физик Джумбер Ломинадзе и рассказывает, как наши солдаты лопатками калечили там грузинских женщин в центре Тбилиси, такое было. Они не стреляли, а лопатками, — ужасная история.

— Я читала, что вы являетесь иностранным членом грузинской академии наук. 

— Да, причем получалось всегда так: как только у нас с кем-то проблемы, меня избирают иностранным членом. Вот с Грузией когда начался конфликт, меня избрали иностранным членом грузинской Академии наук, когда с Украиной — избрали иностраннным членом украинской АН, с Польшей так же — сейчас и там иностранный член, и с Финляндией. 

На стене у входа висит большая «медаль» и изображением Кентавра. Конечно, захотелось узнать, что она означает и откуда взялась. 

— А вот это… Я, вообще, Стрелец. Поэтому это мне подарили на шестидесятилетие или на семидесятилетие, не помню. Это сделали Кентавра из меня, но Стрелец еще при этом. А почему Кентавра? Дело в том, что Петра Леонидовича, когда он был директором, за глаза звали Кентавром. Ему очень это не нравилось. 

— А почему звали Кентавром?

— А человек, который это придумал, объяснял это так: полу-человек, полу-скотина. И я был директором, и каждый директор в каком-то смысле всегда Кентавр. Иногда принимает решения непопулярные.  Мне подарили, как директору, меня в виде Кентавра. А тут вокруг всякие даты мои, когда я там чего защитил или когда дочь у меня родилась. Такая вещь. 

Это первая статья об Институте физпроблем. Вскоре познакомим вас с еще одной личностью, связанной с Институтом Капицы — Дмитриевым Владимиром Владимировичем. Следите за новостями.