Недавно я рассказал несколько историй своих диких провалов на физтеховских экзаменах. Но диплом МФТИ я все-таки получил — потому что были и не менее дикие победы.
Гос по физике стал для меня первым экзаменом, где была хоть какая-то мотивация побороться за оценку — в магистратуру Физтеха брали на бюджет при условии получения за госы выше трех баллов. Хотя, начиная с моего потока и, видимо, по сей день, все подзабили на это правило, потому что туда и так недобор.
Тем не менее, на момент сдачи я был решительно настроен получить “хор” по физике, математике и на всякий случай по английскому. Забавно, что только на третьем курсе я в первый и последний раз сдал сессию без троек. Но, правда, с одной пересдачей, так что, все равно не считается.
В пятом семестре физику у меня вел преподаватель по фамилии Стожков — очень добрый и веселый мужик с хорошим чувством юмора. Увы, на тот момент я уже работал “по-взрослому” — это плюс завершавшийся квновский сезон привели к тому, что за весь семестр я посетил ровно три его пары.
Письменный гос я списал на отлично, но Владимир Юрьевич после долгих препирательств со мной таки снизил оценку до хора. На устный экзамен заранее нужно было подготовить вопрос по выбору, ну и на самом экзамене вытянуть билет с теорией и парой задачек.
В моей группе учились очень ответственные ребята — почти все определились с вопросом по выбору задолго до экзамена и в течение двух недель ходили к Стожкову на консультации.
У меня была своя система подготовки. Вечером перед госом я пробежался глазами по чьим-то шпорам с теорией за пять семестров, а ближе к полуночи взялся за статью по мюонному катализу ядерного синтеза.
Мне кажется, успех любого экзамена, равно как и любого публичного выступления перед незнакомой аудиторией, на 90% зависит от первого впечатления. Если говорить о госах или защите диплома, где сидит комиссия, а на ответ отводится порядка 10-15 минут, то никто из преподавателей не будет детально копаться в том, что вы там рассказываете. Это как раз тот случай, когда не важно, что вы говорите — важно, как вы это делаете.
По этой причине я и выбрал одну из самых сложных тем из списка вопросов, а утром взял у соседа пиджак, нацепил очки, попил кофе и попросился отвечать первым. В комиссии сидели благообразные дедули, и я не сомневался, что легко возьму их нахрапом своего псевдоинтеллектуального образа ботана. Если бы не одно “но”.
Весело поблескивая лысиной, в кабинет заглянул Стожков, хмыкнул, увидев меня у доски, пробормотал “ну-ка, ну-ка” и, азартно потирая ладони, подсел к комиссии.
— Как мы с вами прекрасно знаем, для протекания ядерных реакций синтеза гелия и трития из ядер — изотопов водорода сталкивающиеся ядра должны сблизиться на расстояние четыре на десять в минус тринадцатой степени сантиметров, — бодро начал я, предварительно исписав всю доску формулами.
Так прошло минут семь. Я вдохновенно вещал заботанную за ночь тему, комиссия упоенно слушала, одногруппники задумчиво переглядывались, и только Стожков усиленно давил в кулаке улыбку. “Вот только давайте без дурацких комментариев, пожалуйста. Продержитесь еще минут пять, а потом лично мне все выскажете”, — мысленно взмолился я.
Надо ли говорить, что мои худшие опасения подтвердились? Владимир Юрьевич терпел-терпел, а потом вдруг оглушительно расхохотался.
Да-да, не то чтобы там раздался тихий смешок или едва заметное хихиканье. Словно потоки воды через прорванную плотину из Стожкова хлынул громоподобный такой ржач. Причем, абсолютно искренний: видно было, что он изо всех сил сдерживался, но все-таки не выдержал.
Как вам картина: государственный экзамен по физике, с виду шарящий студент втирает с виду шарящей комиссии что-то разумное, как вдруг импозантный мужчина средних лет разрывается от смеха и примерно полторы минуты заливисто, с повизгиванием смеется на всю аудиторию.
А теперь представьте, что чувствовали ошалевшие преподаватели в комиссии.
А теперь представьте, что чувствовал я.
Но нужно было тянуть лямку до конца. Я обернулся на доску, сделал задумчивое лицо и спокойно спросил:
— Извините, Владимир Юрьевич, а в чем, собственно, причина Вашего смеха? Разве я сказал что-то в корне неверное?
Стожков отмахнулся, досмеялся, извлек откуда-то из кармана аккуратно сложенный носовой платок, протер им заблестевшую от пота лысину и сказал фразу, надолго отложившуюся в моей памяти:
— Нет, Сергей, Вы отлично все говорите. Замечательный ответ. Но я вижу, что Вам удалось обмануть моих уважаемых коллег, поэтому вынужден кое-что объяснить, — с этими словами он повернулся к ошеломленным преподавателем и ткнул в мою сторону пальцем. — Понимаете, на самом деле этот студент — полный ноль в физике. На моих парах он был всего три раза. Но у него замечательно подвешен язык, учитывайте это, пожалуйста, при выставлении оценок.
И, посмеиваясь, ушел, оставив шокированную комиссию обмениваться ничего не понимающими взглядами. Я вежливо кашлянул:
— С Вашего позволения, я продолжу.
Через несколько часов нам вручали зачетки с оценками и председатель комиссии, пожав мне руку, произнес:
— Знаете, Сергей, мы собирались ставить Вам отлично. Но, по счастью, Ваш преподаватель объяснил, кто Вы на самом деле. Поэтому «хор 6».
— Спасибо. Честно говоря, меня бы вполне устроил и «хор 5».
По теорфизу в шестом семестре был дифференцированный зачет. Вел у нас Николай Александрович Воронов. Жесткий мужик умеренно пенсионного возраста. Мне казалось, что он принадлежит тому редкому типу людей, которые вполне оправдывают свою фамилию — пронзительный взгляд над крючковатым носом на некоторых моих одногруппников наводил суеверный ужас.
Чтобы получить зачет по квантовой механике, нужно было ходить на лекции, писать после каждой какие-то контрольные и на семинарах сдать все задания в семестре. Если я правильно помню, суммарно надо было сдать около 15-20 задач.
В итоге я пришел на два семинара. С одной стороны, это, конечно, мало, но с другой — аж на два больше, чем количество посещенных лекций.
Первый раз я появился сразу на сдаче заданий где-то ближе к концу семестра. На конкретный вопрос по одной из задач я сморозил в ответ какую-то околонаучную фигню. Воронов удивленно вздернул в брови и заметил, что у меня философское мышление. На что я, не задумываясь, сказал, что до Физтеха три года учился на юрфаке МГУ (до сих пор не знаю, почему я в тот момент выбрал юрфак, а не философский) — благо, я всегда выглядел старше, чем есть на самом деле.
— Ого! — поверил мне преподаватель. — А почему же ушли?
После чего мы долго дискутировали на тему перспектив технического образования и плачевного состояния юридических институтов в современном российском обществе. Видимо, Воронов оказался доволен нашей беседой — таким макаром я сдал примерно половину задания.
Во второй раз я пришел уже в последний день, когда можно было получить зачет — логично, что даже строгий, но доверчивый доцент что-то заподозрил. За несколько часов безуспешной сдачи он не принял у меня ни одной задачи. Приходить на пересдачу в мои планы не входило.
Помог случай. Максим, один из лучших студентов в моей группе (а на тот момент еще никто в группе не сдался), собирался в этот день ехать домой.
— Так, Максим… У вас за семестр выходит «отл (9)». Но, если Вы хотите прямо сейчас уехать… Вы же мне еще несколько задач не сдали? Я могу Вам поставить только «хор (7)».
— Давайте, да. Я согласен, — Максим развел руками и посмотрел на часы. — Я извиняюсь, просто у меня поезд в Чебоксары через два часа, я боюсь, что опоздаю.
Я понял, что это шанс.
— Николай Александрович, тут такое дело, я тоже с Максимом домой еду.
— А Вы что же, Сергей, тоже из Чебоксар?
— Да, мы даже с Максом в одной школе учились.
Одногруппники начали хихикать. Макс задумчиво чесал затылок.
— Ну, с Вами так быстро не получится, Вы же мне много задач не сдали… Вы на лекции-то ходили? Тесты писали?
— Конечно!
— Сколько у Вас баллов?
— Двадцать восемь, — брякнул я. “Только не смотрите в ведомость!”. Тройка начиналась то ли с двадцати, то ли с двадцати пяти. У меня был, соответственно, ноль. И, кроме нуля, была еще надежда на то, что зачет от семинариста имеет больший вес, чем бездушная балльно-рейтинговая система.
Николай Александрович задумчиво на меня посмотрел.
— И что же, Вы хотите, чтобы я поставил Вам три?
— Это было бы замечательно.
— Хм… Вы знаете, Сергей, у меня все-таки есть сомнения. Скажите, как зовут Вашего лектора?
Ха! Ловите на эту удочку первокурсников! Само собой, я заранее узнал.
— Сергей Александрович Чернягин! — гордо выпалил я.
— Правильно. А как он выглядит? — хитро прищурился Воронов.
А вот тут я все-таки почувствовал себя первокурсником. «Это уже вопрос на хор так-то» — крутилось в голове. Я задумался на мгновение.
— Нууу… нормально так выглядит. Как лектор, — пожал я плечами. Одногруппники начали смеяться громче.
— Ну что значит нормально? Вот скажите: волосы у него прямые или кудрявые?
— Ну, такие… Средней кудрявости…
— Все понятно. Ладно, Сергей, раз уж Вы торопитесь на поезд, так и быть, я поставлю Вам эту тройку. Только из уважения к вашему юридическому прошлому, — на секунду он оторвался от моей зачетки и пробуравил меня удрученным взглядом. — Но из курса квантовой механики Вы знаете только название предмета!
Аудитория взорвалась бурными аплодисментами.
— К сожалению, Вы полностью правы. Однако, мне кажется, для “тройки” этого вполне достаточно, — честно ответил я, чем вызвал повторную овацию.
Я начинал свою учебу с первого класса гуманитарной белорусскоязычной гимназии с англоязычным уклоном. В пятом классе, кроме белорусского, русского и английского, я взялся факультативно учить немецкий и польский. Тогда я думал, что было бы очень круто выйти из школы со знанием трех (четырех) иностранных.
Увы, мои планы не разделяло мудацкое министерство образования Беларуси, которое выпустило какую-то идиотскую директиву о том, что нагрузка на школьников и так большая, поэтому учить разрешается не больше одного иностранного языка. И все факультативы прикрыли.
Немецкий, однако, настиг меня на четвертом курсе. По английскому я был в сильной группе, в конце третьего курса сдал гос, а потом сдуру выбрал немецкий вместо халявного испанского.
Чтобы выучить иностранный язык, им нужно заниматься регулярно. И хотя язык, в отличие, допустим, от вышеописанного квантмеха, я считаю предметом сверхполезным, увы, все та же работа, КВН и собственная лень вовсю противились обучению.
За весь осенний семестр я выучил ровно один диалог из учебника. Его мне хватило на полгода, его же я рассказал на зачете. В весеннем в первый раз с моей преподавательницей мы встретились в начале апреля. Случайно. В торговом центре РИО на станции Марк. Весьма характеризующая студента ситуация. “О, здравствуйте! Помните меня? Я учился у Вас в прошлом семестре. В этом тоже у Вас, немножко позже приду на пары, не вычеркивайте меня из списков, пожалуйста”.
К слову, три года на английский я тоже не ходил — в среднем посещал 4-5 занятий за семестр. Но моя англичанка милостиво позволяла мне сдавать все задания скопом в конце семестра, за что ей огромное спасибо. Я приходил на последнюю пару, писал все контрольные, рассказывал все тексты, и на трудовую тройку всегда наскребал. Пару раз даже перевыполнял норму и случайно получал хор.
Немка же торжественно отправила меня на первую в моей жизни пересдачу по инязу.
Для того, чтобы ее сдать, нужно было написать контрольную по грамматике. То есть, говорить не нужно, что уже шикарный плюс для представителей студенческого дна, достаточно просто заботать все правила.
В ночь перед пересдачей я сел узнавать, что там и как в немецком.
Для зачета достаточно было набрать 55 баллов из 100. Само собой, я рассчитывал все списать, но в тесной аудитории сидело около десяти студентов и аж четыре преподавательницы с кафедры, которые регулярно устраивали рейд по нашим сумрачным рядам в поисках шпор и долго висели над душой наиболее подозрительных из нас. В итоге, ничего списать у меня не получилось.
— Так, Сергей Сергеевич, мы проверили Вашу работу… — спустя пару часов протянула пожилая преподавательница. — У вас 53 балла. Это пересдача. До свидания.
— Подождите! — взмолился я. — 53 — это же почти 55!
— Ничего подобного, — уверенно возразила она. — 53 — это 53, а 55 — это 55.
— По-настоящему немецкая логика, — сказал я на всякий случай про себя. А вслух попросил проапеллировать.
— Что же Вы думаете, четыре заслуженных преподавателя кафедры могли что-то неправильно проверить? — возмутилась немка. Листок с моей работой мне так и не показали.
— Нет-нет, я нисколько не сомневаюсь в Вас. Но 53 балла! Ведь надо округлять в пользу студента. И тогда будет ровно 55.
— Нет, Сергей Сергеевич. Вот в следующий раз придете и напишете на 55.
— Побойтесь Бога! — от безысходности в ход пошел самый мощный аргумент. Не знаю, как, но спустя двадцать минут препирательств я уговорил принять у меня зачет устно.
Одна из преподавательниц оставила троих коллег разбираться с другими студентами, села со мной в сторонке и что-то спросила по-немецки.
Но я-то учил только грамматику! Знания языка у меня как были нулевыми, так и остались. Но зато я заботал, какой должен быть порядок слов в предложениях, поэтому уверенно преобразовал ее вопрос в утвердительный ответ. Хотя так и не понял, что именно она у меня спросила.
Так минуло вопросов десять. Для разнообразия я иногда давал отрицательные ответы. Доходило до откровенного идиотизма, конечно. В какой-то момент, она пораженно на меня уставилась и спросила:
— Что, правда?!
— Ну да.
— Вы не обманываете меня?
— Побойтесь Бога!
— Сергей, у Вас в Минске остались двое детей?!
— Ya, Ich habe zwei Kinder, — важно ответил я.
Само собой, в какой-то момент она поняла, что это просто тупой развод, но только обреченно махнула рукой.
— Ладно, Сергей, я поставлю Вам три. Но обещайте, что в следующем семестре Вы будете ходить на пары и учиться.
— Безусловно, — горячо уверил я.
В следующем семестре я ушел в академ, а еще через полгода забрал из магистратуры документы и поступил на журфак.
Я не думаю, что она сильно расстроилась.
Оригинал записи в блоге Сергея Заварина